Замглаврача Новосветловской больницы: Была задача больницу спасти - и мы с ней справились.

В середине августа 2014 в батальоны киевских силовиков вошли в мирную Новосветловку. Оккупация продлилась с 13 по 27 августа, но этот короткий срок оказался достаточным, чтобы разрушить сотни и тысячи человеческих судеб, уничтожить инфраструктуру некогда образцового поселка, превратить в развалины некогда гордость Краснодонского района – Новосветловскую районную больницу. О тех страшных днях, ужасах войны и последующем восстановлении рассказывает заместитель главного врача больницы по хозяйственной части Владимир Сухаревский.

– Когда война вошла в ваш дом? Что запомнилось из тех первых дней?

– Мы в тот день находились на совещании в Краснодоне. Когда выехали от главы администрации, в целом ничего не предвещало последующих страшных событий. Доехали до поста в Самсоновке, и там нас остановили. Говорят, что был прорыв нациков. Тогда я надел белый халат, подошел к ребятам и сказал: "Мы едем в Придорожное, вызов обслужить". И так мы с водителем на большой скорости, по полям, прорвались сюда, в Новосветловку.

Только остановились, вылезли, я поднялся на крыльцо и вижу, как по дороге заходят нацики да их бронетехника. Сразу загрохотали выстрелы. И тут же крики. Мы побежали на помощь. Оказывается с элеватора ехала машина – люди собирали молоко. Крупнокалиберной пулей из пулемета водителю разорвало голову. Женщина начала выбираться из разбитой машины, по ней тоже стали стрелять. Когда она подбежала к нам, то вся была в крови, сгустках крови, частях мозговой ткани. Её юбка была в нескольких местах пробита пулями, но сама не пострадала, если не считать шока. Вот так я впервые близко увидел войну – не взрывы где-то там, а кровь и куски чужих мозгов на окровавленной женщине. Как потом выяснилось, это была жена убитого.

Нацики тем временем достали краску и написали на машине "ЛНР". Сфотографировали расстрелянный автомобиль, возможно для отчета и оправдания нападения на мирных жителей, а потом сожгли машину вместе с убитым водителем. Мы потом несколько дней просили отдать останки для погребения, но похоронить мужчину удалось лишь через три-четыре дня. Вот так я увидел первый ужас войны.

– А что больница?

– Все больные, кто хоть как-то мог двигаться и у кого были родственники, из больницы ушли. Осталось пять человек. В основном парализованные, не способные обихаживать себя. Остался заведующий хирургического отделения, заведующий терапии и я. Дорога на Луганск в это время уже была отрезана. Вот так втроем мы прослужили здесь до конца боевых действий. Принимали раненых, поддерживали больных.

Было страшно, честно скажу. Так, у нас лежала женщина, сотрудница мэрии, она была ранена в ноги. Её сын за ней ухаживал, носил ей еду. А потом, в очередной поход, он и сам попал под обстрел. Ему оторвало обе ноги. Сын и мать лежали потом вместе, в одной палате. И он умер на глазах своей матери. Как это забыть?!

Когда шли обстрелы, мы спускались в подвал. Потом поднимались и фиксировали разрушения. Когда вылетело первое стекло, я бегал перепуганный – где же мне его брать-то?! После второго-третьего-четвертого обстрелов вообще ни одного стекла в больнице не осталось. Полез на крышу, а там пробоины прямых попаданий. Самое страшное, это было 24 августа – 11 часов непрерывного боя. Бывало, когда попадали по нам, над нашим подвалом был взрыв, то у нас внизу поднималась такая пыль, что минут по двадцать не было видно друг друга. В итоге за две недели оккупации и боев у нас 26 прямых попаданий по зданиям больничных корпусов.

– Договориться с ними не пытались?

– Нацики поставили возле нас свои танки и бронетранспортеры. Всего пять единиц бронетехники. Мы с самого начала подошли к ним, говорим, что у нас тут больные, поэтому отведите, пожалуйста, технику. А они в ответ нам на мове: "У нас наказ. Тут висота і ми повинні її захищати". И ни на какие договоренности они не пошли. Ниже в поселке стояло много бронетехники, "Град", но чего, где и сколько я не знаю, нам не до них было.

– Почему сами не уехали?

– Как я мог уехать? Во-первых, дома у меня хозяйство. А, главное, – больные. Ведь их надо было кормить. Я за продуктами бегал от центрального здания больницы на пищеблок. Бывало, по два-три часа не мог вернуться. Только высунусь – мина. Только все затихло, – опять разрыв. У меня все локти были сбиты – в кирпичную крошку нырять. А что делать?! Больше всего люди просили хлеба. Так-то мы их кормили. У меня курятина была замороженная, а как света не стало, так мы ее на тушенку переработали. Из дому носил мёд, но люди просили хлеба, так им его не хватало. Мы поначалу готовили еду на костре, специально мангал сделали. В один из обстрелов нам его пробили. Мы сделали опять – повыше. Начали каши варить, кулеш, а его опять осколками побили. Ну, выкручивались все равно, как-то, а что делать – надо же людей кормить.

– Как к вам относились киевские силовики?

– Нацики на нашей стороне поселка попались достаточно спокойные. Стоял тут какой-то львовский батальон. Особенно не чудили. Ну, могли оскорбить, называли нас "кацапами", но не зверствовали. Раз, правда, подошел один их главный и говорит мне: "Слышь, а что ты мучаешься с ними? Давай мы их пристрелим - и все дела". Я ему говорю, как же так можно – больные люди, парализованные, это же грех больше, чем бы меня стрельнешь! Как ты только такое вообще говоришь?! А он только посмеялся с меня и всё. Но у нас – да, не зверствовали.

А вот ниже, в поселке, где стоял "Айдар", где польские наемники были и грузины какие-то, вот там было всякое. На моих глазах разорвали пополам человека. Мертвое тело обвязали тросом, прицепили к танку и разорвали пополам. Зачем над покойником глумиться? Только для устрашения. Мародерство ещё было, и всякое другое нехорошее. Наши зеки бывшие, кстати, все отребье поселковое собралось у них – пьянствовали да с нациками обнималось.

Людей в храме закрыли, а сами пошли грабить по домам. Там в храме люди перепуганные сидят, бабки, а к ним заходит грузин весь гранатами обвешанный, и давай им на два часа лекцию читать, мол, какой хороший человек Олег Ляшко.

Зато от нас эти герои уходили бегом, практически без боя. Всю бронетехнику к этому времени им уже пожгли, поэтому они запрыгнули на бронетранспортер и сбежали. А внизу в поселке бой был сильный.

– Как вы считаете: примирение возможно? Что делать после войны?

– Если честно, никогда мы практически с ними не были братьями. Сам я, еще когда в начале семидесятых учился в Кировоградской области, помню отношение представителей Западной и Центральной Украины к нам – выходцам из Донбасса. Еще в 71-72 году я для них был "кацапом" и "бандитом". Еще тогда они кричали: "Зачем нам та Россия, той Донбасс – у нас своя нефть, газ, уголь?!". Посмотрите, сейчас Центральная Украина, та же Полтава, ненавидит нас сильнее, чем тот же Львов. Как дальше будет, не знаю, никакая война не длится вечно, но простить еще очень долго будет нельзя. Хотя понятно, что взаимная ненависть ни к чему хорошему не приведет. Однако вот факт: за два месяца боев мы выдали 167 справок о смерти, а до войны выдавали в месяц 8-10. Я считаю, что всех этих людей убили. Даже если человек, например, умер от диабета, что ему инсулин не смогли подвезти, или "скорая" не приехала по вызову, то все равно – этих людей убили. Как нам теперь жить вместе? Как люди это простят? Как забудут?

– Как удалось восстановить больницу?

– Больше всего помогла известная российская организация "Землячество Донбассовцев". Активно помогали другие гуманитарные организации и частные лица. Есть человек в Луганске, постоянно дает нам стройматериалы. Да многие помогали всем, в том числе и стройматериалами, и работой – ставили стекла, крышу. Все, что можем, делаем своими руками. Вот, боевые товарищи раненых ополченцев поставили нам две беседки.

На сегодня все основные разрушения мы уже восстановили. Заканчиваем сантехнические работы. Полностью сделано освещение. Закончено восстановление поликлиники и административно-хозяйственного комплекса. Больница, можно сказать, восстановлена. Остались легкие штрихи. Вот, в общем, для чего я и старался: чтобы 240 человек, которые здесь трудились, не остались без работы. Я отдал этой больнице 24 года, вложил сюда всю силу и всю свою энергию в дни войны. Была задача больницу спасти, и мы с ней справились.